«В это кафе рижские служащие дамы забегают выпить чашечку кофе и поболтать с подругой перед работой», — сказала мама. Маленькая, ничего не значащая фраза — но она раскачала мой понятный мир, мир московского подростка середины шестидесятых, — пишет «Часкор».
Иногда говорят: «Это был шок!» Пустые слова. Что такое шок? Чушь, мелкая истерика. А это была промоина в повседневности, а значит — оползень бытия, обвал устоев. «Как это, как это может быть?» — думал я. Я видел московских служащих дам, вернее, тётенек — старших экономистов и ведущих специалистов, — которые по тротуарам, в троллейбусах, трамваях и метро с утра пораньше неслись на работу. Хорошо, я видел и более изысканных служащих дам — редактрис, директрис и старших научных сотрудниц, даже с докторской степенью, — но ни одна из них не забегала в кафе поболтать с подругой за чашечкой кофе. Тем более перед работой. Больше того, я знал и совсем не служащих дам, надменных писательских жён, которые никуда не торопились по утрам, — но и у них не было привычки встречаться с подругами в кафе, пишет «Часкор».
Другая жизнь наплыла на меня. Виденная в кино, читанная в книгах иностранных писателей — но вдруг здесь, у нас, всего в одной ночи езды, в нормальном вроде бы советском городе. Чудеса.
Первый раз я приехал в Ригу с мамой, в 1966 году, кажется. Плюс-минус год. Уточнить уже не у кого, к сожалению. Мы вместе с одной нашей рижской знакомой пошли в кафе «Старая Рига». Вот тогда-то мне мама и сказала эту разрушительную фразу про рижских дам.
Мы пришли в кафе днём, но там всё равно были одни только дамы, за исключением меня. Наверное, у служащих рижанок был обеденный перерыв. Тут я увидел ещё одно чудо: официантка не записывала заказ. Нас было трое, мы заказали разное — разные сорта кофе и разные булочки-пирожки. Через пять минут она принесла всё в точности.
Наверное, в 1925 году точно так же сидела в берлинском кафе и заказывала кофе с булочками студентка Блюма Зейгарник, ученица знаменитого Курта Левина. Она заметила, что официанты не записывают, а всё запоминают. Но сразу же забывают, когда получают по счёту. Так называемый феномен Зейгарник — незавершённые действия запоминаются в 1,9 раза лучше, чем завершённые. У меня есть томик стихов Рильке, подарок Блюмы Вульфовны. Но я не о том. Я о рижских кафе и вообще о Риге.
Были мы с мамой и в знаменитом кафе «Луна», где днём обедали бабушки с внуками, а вечером собиралась богема в свитерах крупной вязки (тогдашняя примета свободомыслия).
Потом я приезжал в Ригу или на взморье раз десять или двенадцать. Последний раз (то есть дай бог не последний!) я был в Риге недели две назад.
Кафе «Луна» больше нет. Сейчас там «Макдоналдс». Жалко.
А кафе «Старая Рига» переехало, оно буквально в двух шагах от старого места (на старом месте что-то итальянское и совсем неинтересное: слишком много этого добра в нашем нынешнем общепите). И, как в старое время, там собираются одни только дамы. Почему? Сначала я подумал — потому что это кондитерская. Но отличные рижские сетевые кафе «Индекс» и «Кофе-Инн» — это тоже, честно говоря, кондитерские, но там сидит молодёжь обоего пола. А в «Старой Риге» — дамы. Не просто женщины, а именно дамы в полном смысле этого слова. В смысле одежды, походки и выражения лиц. Независимо от возраста. Даже совсем юные. В то время как в «Индекс» заходят девушки, иногда довольно пожилые. Наверное, такова традиция.
Традиция пробивается сквозь камни, восстанавливает сама себя.
Лет пятнадцать тому назад один очень хороший журналист — русский рижанин — писал, что Рига стала городом-призраком, который по совершенно объективным обстоятельствам не сможет далее существовать. Что это за обстоятельства? Во-первых, пропорции столичного и остального населения. Не может быть так, чтобы в столице жило более трети жителей страны! Латвия, писал автор, хотя формально и была республикой в составе СССР, то есть как бы государством, со всеми советско-декоративными институтами суверенитета, на самом деле была просто областью. По всем параметрам (площадь, население, размер главного города) похожей на Воронежскую. В области главный город может концентрировать треть населения, и это нормально, а для отдельного независимого государства это неправильно. Десять, даже двадцать процентов — ничего, а вот тридцать — это слишком. Зона притяжения большого города становится шире, выходит за административные границы. Если эти границы на самом деле административные (областные), то это даже хорошо, это помогает связать пространство большой страны. А если границы государственные, то происходит либо культурное опустошение остальной страны, либо обессмысливание слишком большой столицы. Во-вторых, писал этот хороший журналист, Рига существовала как «наша Европа», как реальное воплощение Запада внутри СССР, как не до конца отброшенная возможность европейского пути — для страны и для общества. Это делало рижскую повседневность столь культурно напряжённой, осмысленной, важной и для рижан, и особенно для туристов со всего Союза.
Наверное, какая-то логика в этих рассуждениях есть, но уж слишком отвлечённая. Пророчество не сбылось. Рига — очень живой город. Она состоялась как европейская столица.
Традиция большого европейского города, который жил, рос и процветал задолго до прихода России на балтийские берега, оказалась сильнее, чем политико-административные передряги, все эти выкупы, инкорпорации и оккупации. И, прибавлю о своей любимой Юрмале, полуторавековая традиция курортного городка оказалась сильнее экономического кризиса девяностых. Я помню, как в Юрмале буквально на глазах рушились здания санаториев и пансионатов, как заколачивались дачи, трескался асфальт. Зрелище было ужасное. Одно утешало — урны и мусорные баки как стояли, так и продолжали стоять на своих местах и вовремя вычищались. И песок на пляже оставался чистым.
Значит, кризис был, а разрухи не было. Кризис наступил снова — а разрухи нет.
Одна из любимых цитат последней четверти века: «Разруха не в клозетах, а в головах».
С одной стороны, конечно, правильно — любое действие (или бездействие) сначала зарождается в голове в виде некоей программы действия (или бездействия).
Эти буквоедские юридические оговорки в скобках не напрасно сделаны.
Посмотрим на знаменитое высказывание профессора Преображенского в его полном, не урезанном виде: «Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах».
Итак, писать мимо унитаза — это действие или бездействие? То есть человек специально и злонамеренно целится мимо? Или по разгильдяйству и легкомыслию не прилагает необходимых усилий, чтобы попасть? Или ещё утончённее: из-за принципиального сознательного фатализма намеренно не пытается попасть? Мол, попаду — ладно, не попаду — тоже не беда.
Все эти роковые (они же проклятые) вопросы приходили ко мне во время прогулок по Риге, столице Латвии, которая сильнее всего пострадала от экономического кризиса последних лет. Где, по евросоюзовским стандартам, чуть ли не четверть населения живёт в бедности. Где естественного прироста населения (а он есть!) не хватает, чтобы перекрыть миграционную убыль. Где весьма высока безработица и т.д. и т.п.
В общем, налицо куча неприятностей. Общенациональных и, разумеется, лично-семейных — во многих, как говорится, «отдельно взятых» семьях. Однако на улицах чисто, вежливо и доброжелательно. Межобщинного конфликта практически нет. То есть он, конечно же, есть, но где-то там, высоко, в парламентских прениях и публицистических дуэлях. Но на улицах этим конфликтом и не пахнет. Не пахнет — в самом прямом смысле. Нет горело-помойного запаха неряшливой злобы, которая в любой момент может вспыхнуть этнической войной или уличными беспорядками.
Вернёмся к профессору Преображенскому. Мы согласились, что тезис «разруха — в головах» правильный. Поскольку в головах существуют планы того или иного поведения. Это с одной стороны. Но с другой стороны, это знаменитое высказывание стали использовать в оправдание разрухи, которая в клозетах, подъездах, на улицах и станциях электричек. Дескать, есть головы, в которых изначально обитает порядок. А есть бедовые головушки, где навек поселилась разруха. Одним словом, ментальность, и её ничем не перешибёшь.
Это неправда. Точнее, сознательная ложь. Особенно обидная для тех, кто вынужден жить в грязи и грубости.
На самом деле никакой ментальности нет. Есть совместные действия администрации и элиты, то есть людей, облечённых властью — политической и моральной.
Когда в Москве резко увеличилось количество дворников, сразу кругом зазеленели газоны и на тротуарах стало чисто. Безо всякой ментальности.
Если мы хотим хоть немного уменьшить коррупцию, то надо, чтобы дачные заборы у нас были как в Юрмале под Ригой. Модное дачное место. Роскошные виллы. Окружённые невысокими заборами из редких деревянных реек. Или из витых металлических прутьев. Встречается что-то совсем богатое, почти как решётка Летнего сада в Питере: кованое, стрельчатое. Но в любом случае через заборы всё видно — дорожки, лужайки, плетёные кресла и прочие дачные прелести.
Как это в России сделать, не знаю. Наверное, кто-то должен подать личный авторитетный пример. Или, может быть, законодательно запретить двухметровые глухие заборы — в целях борьбы с терроризмом? Шутка. Хотя куда уж серьёзнее. Надоело в ходе развития России постоянно утыкаться в забор. Не метафорический, а реальный.
Потому что, повторяю, никакой ментальности нет. Есть мусорные ящики, заборы, магазины, кафе и прочая повседневность. Служащие рижские дамы, которые в самые сумрачные советские времена заходили в кафе поболтать перед работой, не дали Латвии свернуть с европейского пути.
Если бы я был мэром Риги, я бы поставил памятник такой вот дамочке с чашечкой кофе. С булочкой, разумеется.
